СЕМЬ ДНЕЙ
(дневник одной лошади)

- - - - - -

Почему-то людей очень интересует вопрос, понимают ли их животные. Ученые пытаются «разговорить» дельфинов, обычные горожане всенепременно плачутся своим собакам или кошкам обо всех переживаниях и неудачах. Да, разумеется, мы все понимаем, только не можем ответить. Иногда нас это мучает, иногда спасает. Но факт один: огромное количество домашних животных знает о своих хозяевах все, так как они регулярно изливают им душу. Миллионы их умирает, унося с собой одним им известные человеческие тайны. Мы научились понимать вас, люди, почему же вы не можете нас понять?..


ДЕНЬ 1. ВСЕ КАК ВСЕГДА.
Ну, для начала, позвольте представиться. Меня зовут Авантюрин, я – вороной жеребец тракененской породы, родился 20 июня 1995 года в конном заводе им.Кирова, что в Ростовской области. Имечко у меня, как вы уже заметили, не из простых, поэтому зовут сокращенно – Ваня или Тюша, это кому как больше нравится. Я живу в хорошей просторной конюшне частного КСК. У меня есть хозяйка. Да-да! И я ее очень люблю. Мне нравится выполнять все ее команды. Поводом она работает очень мягко, и никогда не пользуется хлыстом. Марина – отличная наездница, мы составляем великолепный тандем и частенько даже участвуем в любительских соревнованиях по выездке, занимая первые места. Слава Богу, в объездку я попал вовремя и к хорошему человеку, поэтому выполняю все основные фигуры легко и старательно. Думаю, Марина мной довольна. Да и мне, если честно, лучшей хозяйки не найти.
Так-так, что за шум? А, это Лиза и Маша, девчонки из проката. Наверное, идут меня седлать. Они совсем неплохие человечки, часто угощают сахаром и чешут за ушами. И их я тоже люблю. Хотя и не так, как Марину, но все же…
- Тюшенька, привет, мальчик, уже поел? – обращается ко мне Лиза и ласково треплет по шее.
Я приветственно поддаю носом ее руку. Лиза смеется и снова оглаживает меня. В дверях появляется Машка, с пыхтением таща тяжелое черное седло с перекинутой через него уздечкой. Она с облегчением сваливает свою громоздкую ношу на кронштейн. Теперь по моей шкуре скользят уже две быстрые детские ладошки. Подружки в два счета надевают на меня оголовье и седло, затягивают подпруги и при этом беспрестанно нахваливают и гладят. …Думаю, что я счастлив. Я часто размышлял об этом. У меня есть самая лучшая в мире хозяйка, большой светлый денник, свежий овес и чистая вода. И обращаются со мной очень приветливо – как эти девочки. Да, определенно, мне повезло. Не каждой лошади выпадает такая жизнь.
Эти мысли плавно текут в моей голове, пока я шагаю под щебет подруг к открытому манежу. Возле ограды стоит улыбающаяся Марина. Я весело всхрапываю, приветствуя ее. Она дает мне большой и безумно вкусный кусок сахара и, пока я жую его, вскарабкивается в седло и подтягивает подпруги.
…Мы уже второй час работаем езду, по которой нам предстоит выступать через три недели. Я довольно сильно устал, да и Марине, судя по всему, приходится несладко, но мы мужественно заканчиваем выступление. Диагональ на галопе, менка, средняя линия, остановка… Марина хвалит меня, спрыгивает и ведет в конюшню. От моих боков валит пар, колени дрожат от слабости. Сейчас меня почистят, укроют теплой попоной и дадут что-нибудь вкусненькое. А завтра будет новый день, такой же хороший, и тяжелая, но от этого не менее приятная работа. Я закрываю глаза…

ДЕНЬ 2. АВАРИЯ.
Сонное солнышко лениво раскинуло свои бесчисленные лучи. Маленький, но озорной солнечный зайчик проникает сквозь небольшое окошко. Он пробегает по моему боку, некоторое время играет в гриве и, наконец, останавливается на носу. Я жмурюсь и встряхиваю головой, прогоняя остатки сна. Еще совсем-совсем раннее утро, практически все спят. Слышно мерное сопение моего соседа – старого пегого Карата. Скучно. Я снова прикрываю глаза, решив немножко подремать, но тут до моего чуткого слуха доносятся шаги. Идут двое. Так, все ясно. Один – наш конюх Иваныч. Он пожилой, поэтому идет тяжело, немного припадая на одну ногу. Я узнаю звук его шагов из миллиона. Второй – молодой мужчина. От него всегда пахнет как-то резко и неприятно. Не знаю, как его зовут, но Иваныч всегда обращается к нему «товарищ директор». Ну, директор, так директор, и слава богу. Я отворачиваюсь и окончательно решаю соснуть еще часок. О чем говорят люди – меня не касается, под их голоса хорошо засыпать…Вдруг я улавливаю имя «Марина…» и вскидываю голову. Они имеют в виду мою хозяйку? Я настораживаю уши и жадно ловлю каждое слово.
- Как же она могла попасть в такую беду? Не могу в это поверить! – мотает головой Иваныч.
- Я и сам в шоке был. Ее муж мне позвонил и сказал, что Марина попала под КамАЗ. Возвращалась с тренировки, а дальнобойщик пьяный был, вот и вынесло его на встречную...
- Ужас-то какой! Долго, наверное, оправляться будет…
- Вот что, Иваныч. – Директор остановился и потер подбородок. – Не хотел сразу говорить, но врачи утверждают, что Марина навсегда останется прикованной к инвалидной коляске. О занятиях конным спортом говорить не приходится… Никогда не вернется наша Марина в манеж.
Я стою, потрясенный, кажется, я разучился дышать. Отчаянно пытаюсь понять смысл этих слов, но в голове моей, словно заевшая пластинка, крутится: Никогда не вернется Марина в манеж. Никогда…никогданикогданикогда…
- Авантюрина приказано продать. – Продолжил директор. – Покупатель уже найден, завтра погрузишь лошадь в коневозку, проследишь…Ну, ты знаешь сам…
Иваныч растерянно кивает, директор хлопает его по плечу, окидывает меня быстрым взглядом и уходит. Старик приближается, просовывает руку сквозь решетку денника и гладит меня по голове.
- Осиротел ты, бедняга…- печально и тихо произносит он. Я встречаюсь с ним взглядом и вижу горькие слезы, застывшие в глазах старого конюха…
В этот день больше никто не приходил ко мне, не вел на тренировку, не смеялся заливисто и не хлопал по шее за удачно выполненный элемент. Даже вездесущие девчонки не появлялись. Словно все вымерло, затихло, придавленное большим общим горем. Иногда меж денников тенью скользил Иваныч, он шел, не поднимая глаз, словно поскорее старался пройти мимо.
Я никак не мог осознать того, что больше никогда не увижу Марину. Сердце волком выло в груди, измученный мозг раз за разом повторял, что она не придет. Боже, как же мне хотелось бы сейчас не слышать того утреннего разговора, не понимать человеческой речи, не знать всей этой боли и пустоты…
Я стоял, отвернувшись в самый дальний угол денника. Я замер так на весь день, не притрагивался к еде. Ночью веки мои не могли сомкнуться, и я буравил взглядом темноту. Мне было все равно, что со мной будет дальше. Впервые я так страстно желал умереть…

ДЕНЬ 3. НОВОЕ МЕСТО.
- Тюша! – негромко окликает грустный тоненький голосок. Я с большим трудом отрываюсь от созерцания деревянной стенки и поворачиваюсь.
- Бедненький, - вздыхает Маша. Она обнимает меня за шею. Я не сопротивляюсь, выказывая этим глубокую благодарность за заботу. Маша смотрит в мои глаза несколько секунд и неожиданно плачет.
- Лиз, я не знаю, как буду без него – всхлипывает Машка. Ее подруга непривычно тихая и бледная.
- Да, мне тоже будет очень не хватать Тюши. Несчастный малыш, за что ему такое?
Мои глаза снова наполняются слезами. Я безумно благодарен этим детям за то, что они разделили со мной мое горе. В это же время ко мне приходит осознание того, что сегодня я должен буду покинуть их. Что ждет меня впереди?…
Вы задумывались, каким образом ваша жизнь может измениться буквально за один день? Лично я – никогда. И вот теперь мне предстоит испытать всю «прелесть» этой ситуации на себе.
После обеда к моему деннику подошли Иваныч и какой – то неизвестный человек. Мне он сразу не понравился. У него были пронзительные желтые глаза, жесткая ухмылка, даже его короткие волосы напоминали ежиные иглы. Он был весь какой-то острый, колючий и неприятный.
- Пойдет, - скрипуче прокаркал Колючий, - тащи его в коневозку.
Иваныч, кряхтя, нацепил на меня недоуздок и, переваливаясь при ходьбе, медленно повел во двор. Там уже стояла большая повозка, прицепленная к грузовику. Облокотившись на нее, нас пристально рассматривал Колючий.
- Чего ждешь, заводи! – рявкнул он.
Иваныч, тяжело вздохнув, повел меня к деревянному настилу, ведущему в недра коневозки. Я покорно зашел внутрь и остановился. Конюх привязал чомбур к деревянной перекладине и молча побрел к выходу. На пороге он обернулся и сказал:
- Удачи тебе, Ванюша…
Задняя крышка коневозки захлопнулась, словно поставила последнюю точку в моем приговоре. Я оглянулся назад и увидел стоящих у конюшни Машу, Лизу и Иваныча. Все трое плакали. Мое сердце неожиданно защемило, и я, вскинув голову, тоненько и пронзительно заржал, прощаясь со своими друзьями, со своим домом, со своей прежней жизнью…
- Тише ты! – прикрикнул Колючий и двинул кулаком в стенку коневозки. – Трогай! – приказал он водителю.
Грузовик одышливо зафыркал, и коневозка покатила вперед, слегка покачиваясь. Колючий влез в какую – то ярко-малиновую маленькую машину и поехал следом. Я оглянулся еще раз. Во дворе уже никого не было…
Конюшня, в которую я попал, была очень маленькой – всего на пять лошадей. Было уже довольно поздно, а я очень устал, поэтому заснул моментально, даже не успев рассмотреть повнимательней помещение, в котором находился.

ДЕНЬ 4. ПЕРВЫЙ КРУГ АДА.
- Эй, вы, просыпайтесь! – грубый резкий окрик вытряхивает меня из забытья. Я не сразу соображаю, где нахожусь, но затем вспоминаю все. НИКОГДА…На некоторое время все мое существо наполняет прежняя горечь, но затем природное любопытство берет верх и я начинаю вертеть головой, осматриваясь. Мой денник – второй с левого края. В первом понуро стоит высокий гнедой конь, другой мой сосед – ярко рыжий рослый красавец - отвернулся к противоположной стене. Три других денника также заняты, но их обладателей я не вижу – слишком темно. Последние две комнаты, вероятно, седельная и склад фуража – это я определил по запахам. Мое помещение довольно большое, с объемистой кормушкой и мягкой подстилкой под ногами. В общем, жить можно. Настораживало только одно: лошади в денниках стояли совершенно неподвижно. Нет, конечно, я не говорю, что они должны кидаться на стенки, но мои соседи были будто каменные, словно замерли, боясь шевельнуться. Это пугало… Я никогда не испытывал страха, но сейчас по моей шкуре пробежал ледяной ручеек, и я невольно вздрогнул.
- Вот он, - задумавшись, я не заметил, как к моей «квартире» подошли Колючий и какой-то незнакомый человек.
Незнакомец внимательно оглядел меня. Ох, до чего не по нутру пришелся мне этот взгляд! В то время, как глаза Колючего были цепкими и злыми, в этих, ярко-синих, словно плавали маленькие льдинки. И все-таки я потянулся к этому человеку мордой, стараясь подружиться и наладить контакт. Внезапно, в какую-то долю секунды, льдинки в глазах превратились в непроницаемый покров, а рука, взметнувшись вверх, хряснула стеком о решетку. Наблюдая, как я в ужасе отскакиваю и возмущенно всхрапываю, незнакомец отмечает:
- Ну что ж, братец, пока ты норовист! – а затем добавляет с нескрываемым удовольствием, - но скоро, дружок, ты станешь белым, пушистым и шелковым.
Еще несколько мучительно долгих секунд он буравит меня своим арктическим взглядом, а когда я сдаюсь и отвожу глаза, громко приказывает Колючему:
- Давай, не церемонься с ним, цепляй строгий мундштук и выводи, - в его голосе неописуемая радость победы. И самое страшное, что я уловил в торжественных интонациях – дерзкая, почти неприкрытая животная жестокость…
Этот день навсегда врезался мне в память. Я раньше и не предполагал, что боль - и душевная, и физическая – может быть настолько сильной.
Нет, начиналось все вполне невинно. На меня одели оголовье, пусть с несколько тонковатым трензелем, но я, сцепив зубы, решил терпеть. В седло сел не Колючий, а тот, второй. Я изо всех сил старался произвести хорошее впечатление – послушно сдавал затылок, высоко поднимал ноги, безропотно сокращал и прибавлял аллюр. Все шло хорошо до тех пор, пока давление трензеля не стало просто невыносимым. Я почти уперся челюстью в грудь, но проклятая железка впивалась в меня, как бритва. Не понимая, чего от меня хотят столь сильным натяжением повода, я в замешательстве остановился. Немедля послышался резкий свист, и плеть прочертила на моем боку тонкий алый след. От боли и неожиданности я шарахнулся вперед, но не тут-то было! Беспощадные сильные руки выворачивали мою челюсть. Я остановился вновь. И опять последовал удар. Это мучение продолжалось минут десять, пока я, наплевав на все приличия и собственную гордость, не задрал голову, уходя от трензеля, и рванул вперед. Надо сказать, что наездник справился со мной ой как нескоро! Наверное, он получил массу впечатлений от бешеной скачки и крутых поворотов в стенах маленького манежа! Но за мою вольность меня ждала неминуемая и жестокая расплата. Когда меня все-таки смогли остановить, мой мучитель, утираясь рукавом (видимо, я здорово приложил его затылком – кровь из носа так и хлынула), прошипел «да он, видно, тугоузд!» Меня поволокли на конюшню, поставили на короткие развязки и незнакомец, схватив меня за челку, прорычал:
- Ничего, и не таких обламывали! Ты у меня по ниточке бегать будешь, да споткнуться побоишься! – с этими словами он резко закрутил мою верхнюю губу. Ослепнув от боли, я не понял, что сделал в этот момент Колючий, лишь почувствовал, как в моем рту стало тепло и солено, и какая-то жидкость побежала по подбородку, капая на бетонный пол. С трудом разлепив глаза, я увидел ухмыляющуюся физиономию незнакомца. Видно было, что мои страдания приносят ему неземное наслаждение. Садист, - мелькнула мысль в моей голове. А потом пришла БОЛЬ…
Этой ночью я долго не мог уснуть и не прикасался к еде – изрезанные губы болели так, словно кто-то невидимый раздирал их раскаленными щипцами. Лишь под утро я провалился в нервный, горячечный, лихорадочный сон. Без сновидений, там была лишь глубокая тьма. Спасибо, хоть там не было садистов и боли…

Назад
Продолжение
На главную